Автор: рабанит Адаса Фруман, вдова р. Менахема Фрумана.

Перевод и примечания: М. Антопольский

Опубликовано в газете Макор Ришон за 28.06.13,частично здесь:

В начале нашего с Менахемом пути мы жили очень близко к Храмовой горе. Мы могли смотреть на нее сверху. Все то время, что мы жили там, Менахем был весь погружен в размышление о святости, в переживание святости, много времени проводил за изучением трактатов Талмуда, посвященных Храму. В те годы, сразу после Шестидневной войны, не только мы были связаны с этой темой. Место это было пульсирующим сердцем народа Израиля. Весь народ, вне зависимости от течений и взглядов, ощущал связь с местом Храма. Живя там, мы чувствовали, что подключаемся к общенародному переживанию.

С другой же стороны, Менахем был очень привязан к своему учителю, р. Цви-Иеуде Куку. А тот провозгласил, что в отношении Храмовой горы он – хареди. Р. Цви-Иеуда был очень последователен в своем отрицании восхождений на Храмовую гору. Менахем цитировал часто слова р. Цви-Иеуды, что если был бы сейчас построен Храм, то из этого произошло бы осквернение Имени Всевышнего, а не освящение Имени. Ведь сразу прибежит телевидение, начнет снимать потоки крови жертвенных животных, а народ еще к этому не готов. Р. Цви-Иеуда видел страстное увлечение, которое испытывал Менахем к теме Храма, и потому рав боялся, как бы тот не стал "порываться к святости[1]," подниматься на Храмовую гору. И, однако же, Менахем был так далек от этого, он был очень ограничен рамками галахи, ему даже не приходило в голову подняться на гору. Впечатление восторженности, которое производило его занятие вопросами Храма, было обманчиво.

Со временем это стало основой для взглядов Менахема: чем более свято место, тем в меньшей степени нам заповедовано совершать в отношении его активные действия, стараться установить свою власть над ним. Чем более место свято, тем важнее нейтрализовать там элемент борьбы. Так же он относился и ко всей земле Израиля, которая в его представлении принадлежит только Всевышнему. Только Он, Творец мира – Хозяин земли этой, захочет – даст ее нам, захочет – заберет. В отношении Храмовой горы это, с точки зрения Менахема, еще более верно. Мечта его была, чтобы это место не принадлежало никому. Только Богу. А все дети Его приходили бы туда на правах гостей. Его очень беспокоило, чтобы в тему Храмовой горы не попало то, что он называл "национальным эго". Нужен трепет перед святостью. Об этом же и его стихотворение "Храмовая гора и руки наши":

 

Когда мы были детьми

Слышали мы сказку[2]

О двух братьях

Которые встали ночью

Чтобы отнести один другому руками - сноп колосьев.

Пошли они тайно

Чтобы не устыдился брат брата

И там, где встретились они

Где в молчании встретились руки их

Там построен Храм.

Кто взойдет на гору Господню[3]

Кто станет на святом месте Его?

Двое чистых сердцем

Которые не склоняли к суете души свои

И не клялись лживо

Двое, у кого руки чисты, взойдут на гору

Один отсюда, другой – оттуда

Чтобы не устыдить брата.

Вознесут руки

В вере

Раскинут их в молитве

Пока не прекратится битва

И не окончится война.

Когда вернет Господь пленников Циона[4] , будем мы, как дети.

Будем, как во сне.

И снова придут, как тогда

Несущие снопы.

И несмотря на все это, Менахем все же взошел на гору. Произошло это тогда, когда наш сын Нетайя решил заключить свой брак именно на Храмовой горе. Видимо, единственная[5] еврейская пара, вступившая в брак там за последние две тысячи лет. Когда Нетайя выдвинул эту идею, Менахем отказался участвовать в восхождении. «Я не могу», сказал он, «мой рав заповедал мне иное». Я, со своей стороны, сразу сказала, что поднимусь на гору вместе с молодоженами. Когда Менахем услыхал, что я собираюсь подняться на гору, он изменил свою мнение и сказал, что на всякий случай окунется в микву, а решит в последний момент.

В результате, когда он был увлечен общей волной и вместе с нами поднялся на гору, он чувствовал себя просто на седьмом небе. Он был так рад, что удостоился попасть туда! Он, с одной стороны, всегда был полностью подчинен нормам галахи и мнению своих учителей, а, с другой - не вступал в войну с реальностью, даже если из этого следовало поведение, не соответствующее его же пониманию нормы.

Менахем, я думаю, был единственным евреем в истории, который молился на Горе с разрешения Вакфа[6]. После обряда кидушин всех нас выгнали с горы, а Менахем еще долго оставался там с вознесенными к небу руками. "Пусть этот старый еврей останется", – сказал вакфовец, "Дайте ему помолиться, он не опасен". По-видимому, и он понял смысл поведения Менахема. А когда он назвал его "стариком", мне припомнился мидраш о четырех мудрецах, вошедших в Пардес. Там говорится о раби Акиве: "Оставьте этого старика, он достоин служить славе Моей[7]".

Полиция же, напротив, очень негодовала, услышав о свадьбе. В тот же день позвонили нам домой и сказали Менахему, что теперь 70 миллионов мусульман хотят его убить. Они особенно сердились, что мы пронесли вино для церемонии на Храмовую гору. Они видели в этом провокацию, считали, что мы это сделали специально, чтобы разозлить мусульман, которым запрещен алкоголь. Менахему было велено явится на допрос. Он отказался, сказав, что если они хотят его допросить – то пусть приходят к нему домой. В конце концов, полиция оставила его в покое, но при том Менахему было важно подчеркнуть, что он пронес на Храмовую гору не вино, и виноградный сок, который разрешен и мусульманам. Его арабские друзья тоже были на него очень рассержены, но в конце концов простили – у Менахема был талант обходить больные места и конфликтные темы. С другой стороны, были и те, кто годами не могли ему забыть этой свадьбы.

Надо понимать, что не родился еще человек, привязанный к земле этой, к ее реальной святости, к Иерусалиму, к месту Храма, как Менахем. Когда я его заставила переехать из квартиры в Старом городе вблизи Храмовой горы, чтобы жить в поселении на краю земли[8], то он говорил, что такого ужасного события не было с тех пор, как первого человека изгнали из Рая.

Менахем жил в напряженной связи с этим святым местом, и ни в коей мере не хотел эту связь скрыть или ослабить. С другой стороны, ему было очень важно, чтобы все происходило в рамках уважения к святости, которую видят в этом месте другие люди. Не наступая другим людям на глотку. Менахем не был противником израильского суверенитета над Храмовой горой, но он просто не придавал этому суверенитету особого значения. С его точки зрения, возможно, что реальное воплощение суверенитета должно стать одной из ступеней на пути к цели. Но не главной. По его понятиям, именно суверен может подвинуться и уступить также и другим. Места на Горе хватит всем.

Он любит цитировать рава Кука, который говорил, что национальное движение должно быть свободно от элемента насилия, что насилие оскверняет национальную идею. Что именно потому, что национальное – столь высокая, святая идея, надо остерегатьсь от превращения ее в национализм. Эта опасность была одной из причин, по которой Менахем предпочитал не высказывать по поводу Храмовой горы. То что должно, произойдет так или иначе, понимал он.

---